Саратовское отделение союза писателей было организовано в августе 1934 года

САРАТОВ - ЛИТЕРАТУРНЫЙ И В ЛИТЕРАТУРЕ

Владимир АЗАНОВ

Семидесятилетний юбилей одной из самых старейших и заслуженно уважаемых писательских организаций на Волге менее всего, как ни странно, предрасполагает к подведению итогов - даже промежуточных. Не умещаются, что ж тут поделать, в чётких границах календарного отрезка судьбы людей, чьё талантливое и раскованное слово почти никогда не шло вровень с календарями. Говоря о книгах своего отца, Века Фёдоровна Панфёрова, сделала весьма ценное наблюдение: в романе, например, "Бруски" все образы, эпизоды, главы обладают свойством взаимопроникновения, то есть напрочь лишены статичности. И не потому ли, что язык его схож с течением свободолюбивой реки.
Не устарело по-отечески заботливое желание Михаила Шолохова, обращённое к создателям и авторам самого первого номера журнала "Волга" в далёком 1966-м: "…мерить глубину своих страниц глубиной Волги, силу духа каждой строки - силой духа могучих волгарей!"

Вслушаемся, как тепло, как незряшно звучат названия книг заповеда Саратовской писательской организации Григория Фёдоровича Боровикова: "На бакене", "Вода пришла", "Голубой плёс", "Крутояр", "Цвела верба". Вспомним и о том, что крупнейшего художника Поволжья Григория Ивановича Коновалова, прозаика, так сказать, эпически, на уровне кровного родства чувствующего каждую былинку в саратовском поле, уважительно величали здесь Дедом. За эпическое полотно "Истоки" Коновалов был удостоен Государственной премии РСФСР имени М. Горького, обладателя членского билета №1, по инициативе которого в середине августа 1934 года состоялся в Москве знаменательный Первый съезд - знаковое событие в истории всей отечественной культуры. Откуда же берут своё начало истоки профессионального литературного движения на саратовщине? Академик, доктор филологических наук А. Демченко в статье "Саратовское литературное общество: страницы истории по архивным материалам" (Литературное краеведение Поволжья, выпуск 2, 1999) приводит уникальные данные, позволяющие иметь чёткое представление о зарождении деятельности второго в России после Петербурга литературного Союза - Саратовского. Начало работы этого своеобразного Литфонда относится приблизительно к 1887 году, когда и состоялось первое заседание Общества. Главным инициатором создания организации был Н.Ф. Хованский - член редакции газеты "Саратовский дневник".
Как свидетельствует сохранившийся в архивах протокол собрания, Н.Ф. Хованский высказал "ту мысль, что печать имеет самую тесную связь прежде всего с местной интеллигенцией и что без этой связи немыслимо и её существование …

Тесная связь печати с интеллигенцией служит ручательством за то, что для последней далеко не безразличны все нужды и вся необеспеченность лиц, посвятивших себя литературному труду. Немногие из работников литературного труда могут не задумываясь смотреть в будущее. Напротив - большинство из них живёт на неверный заработок, в случае болезни они его лишаются совсем, а умирая, они оставляют семью совершенно без куска хлеба". Слова, доносящиеся из архивов позапрошлого века осознаются как сегодня произнесённые. Но разве есть в том вина писательской организации, считающейся по нынешним законам даже не профессиональным, а всего-навсего общественным объединением. Получает молодой автор членский билет, а ему, счастливому, трудовой стаж не начисляет ся! Что бы сказал Шолохов, закурив свой знаменитый "Казбек"?!

Справедливости ради надо отметить: в Саратове дела писательские обстоят гораздо лучше, чем во многих других городах Поволжья. Видимо, немаловажную роль играет в данном случае сила мощной литературной традиции. Дух "потаённого" Радищева, без великой книги которого невозможно представить историю русской литературы; Чернышевский и бессмертный образ Рахметова, столь похожий на тип коренного волжанина - решительного, выносливого, бунтующего; наконец гладковская "Вольница", открывающая перед глазами читателя развёрнутую панораму Саратова конца XIX века: "С высокой пологой горы я увидел внизу, в широкой лощине, сказочный мир - множество белых домов с зелёными и красными крышами, церкви, с высокими колокольнями, прямые улицы в садах, а дальше - необъятный, сверкающий простор. Это был Саратов и Волга".

Необходимо подчеркнуть, что наша работа, не претендуя на место и значимость панорамного, исчерпывающе-справочного материала, всё-таки имеет целью, пусть и контурно, пусть и субъективно очертить некий общий литературный план саратовского края. Приурочить же эту весьма самонадеянную попытку хотелось бы как раз к семидесятилетию Саратовской писательской организации - ровеснице Первого съезда, всегда пользовавшейся особым авторитетом на общесоюзном и общероссийском уровне. В блистательной комедии Александра Грибоедова "Горе от ума" вступивший в непримиримый конфликт с петербургским высшим светом Чацкий, как известно, намеревается бежать "в деревню, в глушь, в Саратов…"

Эта вошедшая в поговорку фраза, между прочим, отражает отношение тогдашних столичных жителей к Саратову и всей губернии как к дремучему, медвежьему углу.

Это было не совсем так, или совсем не так. В 1830 году, то есть тогда, когда комедия Грибоедова, будучи запрещённой к постановке на сцене, уже вовсю гуляла в списках по обеим столицам, известный саратовский купец и неутомимый просветитель Дмитрий Максимович Вакуров открыл в Саратове первую книжную лавку, которая поначалу располагалась в старом Гостином дворе, а затем в доме, принадлежавшем её хозяину, напротив Троицкого собора.

Помимо всего прочего, это свидетельствовало о возросшем культурном уровне горожан. Понятно, что неграмотный человек покупать книгу не будет.А начало этому благотворному процессу было положено гораздо раньше, в 1786 году, когда по воле государыни-императрицы Екатерины II в Саратове открылось Главное народное училище - "первое светское учебное заведение в городе", как отмечалось в документах того времени.

Надо сказать, Екатерина Великая впрямую причастна к пребыванию в Саратовском крае одного из самых мощных и возвышенных русских поэтов Гавриила Романовича Державина (1743-1816). Ибо по её высочайшему повелению в охваченное пугачёвским бунтом Поволжье был направлен генерал Бибиков с командой, в которую входил и подпоручик лейб-гвардии Преображенского полка Гавриил Державин, принимавший активное участие в секретной миссии по поимке Пугачёва. Правда, поймать "злодея" отважному подпоручику не удалось. Он был схвачен своими же сообщниками и доставлен в Яицкий городок. Но Державин был первым, кто донёс о поимке Пугачёва по инстанции высшему начальству. Ему же удалось встретиться в Симбирске с закованным в кандалы самозванцем, словесный портрет которого он дал впоследствии в своих мемуарных "Записках из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающих в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина".

Несмотря на свою полную опасностей и лишений жизнь, что проведённую на протяжении почти трёх лет в Саратове (он принимал непосредственное участие в обороне города и губернии), поэту удавалось выкраивать время и для написания стихов. Это было целиком в его характере. Как замечал наиболее серьезный и глубокий исследователь творчества поэта академик Я.К. Грот, "немного было русских людей, которые бы в такой мере, как он, умели соединить литературную деятельность с общественной и служебной".

Так это было, к примеру, когда его направили в немецкие колонии за Волгой, чтобы охранять их от возможных нападений пугачёвцев. Именно там, на холме Читалагай, близ колонии Шафгаузен, где Державин стоял со своей батареей, он переводил, а главное, создавал свои первые оды, которые затем издал отдельной книжкой в 1776 году под названием "Оды, переведенные и сочиненные на горе Читалагае 1774 года". Известные лишь небольшому кружку близких друзей поэта, эти оды, тем не менее, сыграли большую роль в становлении его редкостного поэтического таланта. Отдельные из них Державин перерабатывал и включал в свои позднейшие сборники. Так, например, наиболее смелые и энергичные строки из оды "На знатность" вошли затем в знаменитую оду "Вельможа", которую профессор Д. Благой по справедливости назвал "родоначальницей той гражданской поэзии, которой по праву будет гордиться позднейшая русская литература XIX-XX вв.".

Таким образом, Г.Р. Державин был первым большим русским поэтом, который не только оставил яркий след в Cаратовской истории, но и отразил это в своём творчестве. Последнее важно отметить потому, что Саратов на протяжении его более чем 400-летней истории посещало бесчисленное множество известных, малоизвестных, а то и забытых писателей. Одно перечисление их заняло бы не одну страницу. Достаточно и тех, кто был связан с нашим краем, так оказать, самим фактом своего рождения. Это и С.А. Макашин (1827-1862), один из первых бытописателей нашего города, произведения которого целиком основаны на саратовском материале, и Д.Л. Мордовцев (1830-1905), известный историк и писатель, начавший свою общественную и литературную деятельность в Capaтове и создавший здесь свои самые крупные романы, и И.А. Салов (1834-1902), герои рассказов которого имели в большинстве своём прототипы среди крестьян саратовских сёл, и множество других более или менее известных или уже прочно забытых имён.

Встречаются при этом весьма любопытные эпизоды, своего рода творческие парадоксы. Так, известный писатель-народник Николай Елдипифорович Каронин-Петропавловский (1857-1892) провёл во второй половине XIX века несколько лет в Саратове. Провёл, кстати сказать, не по своей воле, будучи сослан сюда под надзор полиции, - тем не менее, оказал сильное влияние на литературную жизнь города. Но опять же - не по своей воле. Не имея возможности заниматься собственным литературным творчеством из-за отсутствия средств к существованию, он вынужден был сотрудничать с местными газетами - "Саратовский дневник" и "Саратовский листок", хотя испытывал всегда сильное отвращение к газетной работе из-за своей явной неспособности работать по заказу. Тем не менее, его регулярно появлявшиеся обозрения под названием "Волжские картины" сохранили для нас не только ярко переданные приметы Саратовской жизни того времени, но и настоящие образцы добротной художественной прозы. Ибо, по определению Д. Мамина-Сибиряка, как писатель Н.Е. Каронин-Петропавловский "обладал вполне оригинальным талантом, симпатичным и ярким, а главное, это был глубоко искренний и вдумчивый художник". А в том, что он так полюбил Саратов, большую роль сыграло то обстоятельство, что он, хотя и не был его уроженцем, но также родился на Волге, в Самарской губернии.

Правда, встречаются, и не так уж редко в нынешние времена, некие "беспачпортные бродяги в человечестве", по давнему определению Виссариона Белинского, не без апломба заявляющие: какое значение для писателя может иметь место его рождения? Ну да, он родился, к примеру, в Саратове, но мог бы родиться в Лондоне или в Париже. Это, дескать, совершенная случайность…

Что можно сказать, преодолев естественное удивление при виде такого рода литературных иванов, не помнящих родства? Ну, во-первых, вряд ли целесообразно говорить о случайности, когда есть некая историческая данность, то есть "исторически сложившийся, имеющий особый, неповторимый облик пространственный участок", по определению Н.А. Милонова, автора вышедшей в 1985 году первой книги по литературному краеведению. Этот общий пространственный участок определяет собой сходные условия, в которых развивается или получает первоначальный толчок творчество того или иного писателя. Чтобы понять поэта, надо посетить его родину, мудро замечал Гёте.
Можно сказать так: есть определённый момент случайности в том, что тот или иной писатель родился, допустим, в Саратове. Но то, что Саратов вошёл в его произведения если не главной, то самой дорогой темой - это уже не случайность, а ясная закономерность.

"Без своей Ясной Поляны я трудно могу представить себе Россию и моё отношение к ней, - признавался Лев Толстой. - Без Ясной Поляны я, может быть, яснее увижу общие законы, необходимые для моего отечества, но я не буду до пристрастия любить его".

"Любить до пристрастия" - по-толстовски неожиданнее и острее переосмысление слова, носящего нередко отрицательный оттенок (по контрасту с беспристрастностью). Но, очевидно, точнее и не скажешь при обозначении малой родины писателя, этой поистине "ясной поляны", что светит ему всю жизнь.

Как считал Константин Федин, у каждого писателя должно быть своё "географическое поле" в литературе. Для самого Константина Александровича это был его родной Саратов. "Детство же - возраст, в котором закладывается всё", - замечал он в своей "Автобиографии". И далее так обосновывал это важное для себя как художника положение: "Глазами, видевшими две революции, войну и плен, я вновь взглянул на свою родину, и я почувствовал, как крепки её корни, как поразил меня мир, каким я впервые увидел его".

В 1937 году в письме к Н.П. Солонину Федин так обрисовал замысел будущего романа "Шествие актеров" (первоначальное название "Первых радостей"): "В романе… две части посвящены Саратову, хотя, быть может, и зашифрованному. Но кое в чём город будет портретен".

Как мы теперь знаем, "шифровать" Федин ничего не стал. Сад "Липки", архиерейский корпус, городской театр, музей Радищева, университет и другие места старого Саратова даны в романе почти с фотографической точностью.
Вообще же, характеризуя автора "Необыкновенного лета", "Первых радостей" и "Костра", особо следует сказать о мудрости, об организаторском таланте Константина Александровича, чей вклад в становление "Волги" был столь существенен, что именно он, Федин, по праву считается первым вдохновителем и основателем журнала, появление которого имело колоссальную значимость для жизнедеятельности Саратовской писательской организации, для "географического поля" отечественной литературы в целом.

На страницах журнала "Волга", а до этого в предшествующих ему выпусках альманахов "Литературный Саратов" (с 1935 года) и "Новая Волга" (с 1953 года) одни поколения авторов сменялись другими, одна эпоха вела перекличку, пусть и трагически напряжённую, с другой, линия строки, как линия жизни, прерывалась, чтобы продолжиться. Не об этом ли у Михаила Чернышёва:

    И если от вопросов безответных
    Не впасть во мрак душевной кутерьмы,
    То так легко понять, что мы бессмертны
    Лишь потому, что всё же смертны мы.

С благодарностью и чувством необъяснимой вины вспомним хотя бы несколько имён, составляющих на сегодня историю Союза писателей в Саратове.

Николай Милованов, выдающийся переводчик, чьи книги издавались в Москве, Ленинграде, Ташкенте, Вильнюсе, автор известного сборника стихов "Преодоление"; Георгий Соловьёв, замечательный мастер повести и рассказа, командовавший во время Великой Отечественной дивизионом катерных тральщиков на Волге; поэт, рассказчик, очеркист, специалист по театральным рецензиям Виктор Тимохин; Валентина Мухина-Петринская, смело ведущая диалог с юным читателем в книгах "Плато доктора Черкасова", "Гавриш из Катарей", "Корабли Санди"; Михаил Котов, фронтовик, собкор газеты "Советская Культура", руководитель Саратовской писательской организации (с 1957 по 1965), член совета по критике и литературоведению при правлении Союза писателей РСФСР, яркий, самобытный критик, заведовавший отделом критики и библиографии журнала "Волга"; Вениамин Богатырёв, один из наиболее известных поэтов Поволжья, автор книги стихов "Зелёное пламя", поэмы "Чапаев", сборника "Хвалынская тетрадь"; Борис Озёрный, поэт-фронтовик, возглавивший Союз в тяжелейшие послевоенные годы - именно под руководством Озёрного и Котова Саратовская писательская организация численно выросла и творчески закалилась; Николай Шундик, всесоюзно известный романист, настолько уверенно почувствовавший себя на месте главного редактора "Волги", что один из коллег полушутя засомневался: дальневосточник он или коренной волжанин; писатель-пилот Владимир Казаков, тоже отдавший много сил работе на посту ответственного секретаря писательской организации; Владимир Гришин, поэт многожанровый, яркий, правдивый и мужественный.

Всех не перечислить, но помнить нужно обо всех, о каждом: В. Чекменёв, М. Туган-Бороновский, Н. Леденцов, Х. Меламуд, П. Бугаенко, В. Смирнов-Ульяновский, Н. Чаусов, В. Пичугин, Е Рязанова, В. Стрекач, В. Политов, С. Кулиш, Б. Арсениевич, Н. Овчинников, Б, Дедухин, В. Бойко…

И снова уточним ещё одну пространственно-временную координату нашей литературной карты. Если проехать от Саратова километров двести по Петровскому тракту до села Ключи, а затем свернуть направо - к берегам ласковой речушки Няньги, то вскоре мы попадем в деревню Большая Чернавка - на родину другого большого русского писателя, для которого тема Саратова и вообще тема Волги стала основной в его творчестве, - Федора Васильевича Гладкова.
В пору работы над своими автобиографическими книгами он признавался Б. Брайниной: "Я помню прошлое с такой ясностью, с такими неожиданными и мельчайшими подробностями, что возьми карандаш и рисуй одну картину за другой. Кажется, написал три книги, пишу сейчас четвертую, а не сказал и сотой доли того, что хочу рассказать".

Замечу, что у Федина наибольший интерес вызвали именно автобиографические произведения писателя-земляка. "Уникальный писатель. Выходец из самой глубинки народной жизни", - так неизменно и уважительно отзывался он о Гладкове.

Другой выходец из саратовской глубинки - Фёдор Иванович Панфёров, также один из "китов" советской прозы и виднейший литературный деятель своего времени. Мне не раз доводилось бывать на его родине - в селе Павловке бывшего Хвалынского уезда Саратовской губернии (ныне это райцентр Ульяновской области). Живописно расположенное в самой гуще отвесно спускающихся к нему высоченных сосновых боров, "зело изобильных", как писалось в старинном путеводителе, - грибами, ягодами, село знаменито также хрустальной чистоты родниками с изумительной, нигде более не встречающейся, кроме этих мест, душистой водой. Впечатления от этих мест, где девятилетний Федя начинал свой трудовой путь подпаском, отразились много лет спустя в повести "Родное прошлое" (1956), где на многих страницах отображена - не без характерного для того времени идеологического нажима - жизнь дореволюционной деревни. "Эти дни, дни на природе, со стариком-пастухом и с коровами - лучшие дни детства. Я сжился с природой, полюбил её".

Однако главных своих героев самого фундаментального своего романа "Бруски" писатель нашёл в селе Широкий Буерак Вольского района, раскинувшегося на высоком волжском берегу. Вышедшая в 1928 году первая книга романа, которую М. Горький назвал "первой в беллетристике солидной книгой о деревне", за короткое время выдержала восемь изданий, в том числе массовым тиражом в роман-газете.

В повести "Родное прошлое" Фёдор Панфёров отмечал, что в "Брусках" он "нигде не кривил душой". Правоту этих слов писателя подтверждали многочисленные письма крестьян-селькоров, которые печатались сразу после выхода романа в свет. Кстати сказать, и писателя постоянно тянуло встречаться с саратовцами, хотелось прежде всего слышать их мнение о своих новых книгах. "В Саратове читатель строгий, шуму будет много, - говорил он и тут же добавлял: - Хочу в Саратов!"

На знаменитом поле Бруски, откуда ведут своё происхождение панфёровские герои, в 1986 году был установлен памятный знак, на котором начертано: "Поле, увековеченное в романе "Бруски" Фёдором Ивановичем Панфёровым".
Вероятно, это единственный в мире памятник "литературному полю".

Говоря о Саратове, было бы несправедливо забывать о его городе-спутнике Энгельсе, бывшей Покровской слободе, которой исторически не повезло вечно находиться в тени своего "старшего брата".

"… Огни Саратова мелькали неподалёку, отделённые от нас просторами Волги. Но Саратов был недосягаем для нас".

Эти строки принадлежат уроженцу Энгельса, известному детскому писателю Льву Абрамовичу Кассилю, автору любимых юным поколением того времени книг "Кондуит и Швамбрания", "Дорогие мои мальчишки", "Улица младшего сына" и многих других. Во все годы жизни его отличало ревностное, можно сказать, трепетное отношение к городу детства. Как он был глубоко убеждён, если человек не любит город, где он родился, то ему никогда не полюбить города, где родились другие. Но тогда что он вообще может любить на Земле?

Как уже говорилось, трудно, да и попросту невозможно даже перечислить писательские имена, а тем более произведения, где в той или иной мере затрагивается тема Саратова и всей губернии в целом. Хотя "чисто" саратовских повестей и романов за последние десятилетия (скажем так!) было немного. Саратовские мотивы сильны в той или иной мере в произведениях В.Ф. Бабушкина, М.Н. Алексеева, Г.И. Коновалова, Г.Ф. Боровикова, Г.Д. Ширяевой, В.В.Масяна, В.В.Мамяхина и др.

Не могу не остановиться на одной из повестей, что сразу же по выходе привлекла к себе заинтересованное внимание читателей и критики.

Я имею в виду "Время возвращений" Юрия Никитина. Повесть действительно написана с подлинно художественным блеском и в то же время благородной сдержанностью стилистических красок. Послевоенный Саратов предстаёт здесь в ярких, неповторимых и точных приметах: с душным запахом рыбы на старых скрипучих пристанях, с увечными воинами, поющими на вокзале и в поездах самодельные фронтовые песни, с шумом и гамом людных многоцветных толкучек… По силе и живописности эти эпизоды вполне сопоставимы с образами Саратова начала века, запечатленными в "Первых радостях" К. Федина и "Вольнице" Ф. Гладкова.

После выхода в свет романа Владимира Масяна "Мамлюк" критики единодушно назвали автора певцом Волги и Саратова.

В пейзажных зарисовках писателю удалось воссоздать акварельную красоту волжских берегов конца пятидесятых, начала семидесятых годов прошлого столетия, увековечить великолепный образ Казачьего острова, некогда неповторимого заповедного уголка природы, исчезнувшего с лика Волки после строительства Волгоградской ГЭС. Действие романа развивается на протяжении неполных пятидесяти лет и композиционно закольцовано в рамках Саратова, описания которого даны с краеведческой точностью и полны сыновней любви к родному городу.
Великолепно воссозданы детали быта и атмосфера среды обитания в послевоенных бараках рыбацкой слободы, рабочих общежитий, первых новостройках, роскошных квартирах местной элиты. Легко узнаются читателями улочки, скверы и парки города, чувственно сопереживаются его праздники и будни. Саратов - не место, а своеобразное действующее лицо ,романа " Мамлюк".

Под стать ему и роман Виктора Маняхина, который символично называется "Саратовская рапсодия".

Роман о любви и становлении человеческих характеров написан в жанре бессвязных, лоскутных отрывков - рапсодии, которые объединяет с другими - саратовская тема. Саратов, город - удерживает вокруг себя героев, романа, как солнце остальные планеты своей системы. Поэтому, наверное, описания областного центра так ярки, зримы, точны.
Между прочим, в книге талантливого бытописателя-краеведа Г.А. Малинина "Памятники и памятные места Саратовской области" (ПКИ, 1971, 1979) есть уникальная главка, где говорится в основном о классиках, которые живя в Саратове лишь временно, оставили здесь частицу своего сердца. В. Маяковский и Ю. Лермонтов, Г. Успенский и В. Короленко, М. Вовчок и М. Горький, Д. Фурманов и Я. Галан.

В общем, коллективными усилиями писателей разных времён создан нашему городу некий нерукотворный литературный памятник. В прозе, критике, публицистике, краеведении и, разумеется, в поэзии. Быть может, с лёгкой руки Гавриила Державина на всём протяжении XIX века в Саратовском крае побывало немало известных поэтов. Встречаются среди них и самые громкие имена.

Так, великий русский баснописец, известный многим поколениям русских детей как "дедушка Крылов", жизнь которого, в отличие от ясного гармоничного мира его басен, была постоянно окружена всякого рода загадками и странностями, в сентябре 1797 года неожиданно объявился в Саратовской губернии. Ходили слухи, что он бежал сюда от полицейской слежки за антиправительственное сочинение "Мои горячки". Как пошутил по этому поводу Ф. Вигель, "пернатый певец скрылся в густоте леса".

Прожил Иван Андреевич до самой глубокой осени в знаменитой Зубриловке - имении князя С.Ф. Голицына Балашовского уезда, известном далеко за пределами губернии своей великолепной картинной галереей. В этом живописном месте на берегу Хопра И.А. Крылов создал оду под знаменательным названием "Уединение". В зубриловском парке долго сохранялся старый дуб, который местные старожилы называли "крыловским".
Денис Васильевич Давыдов (1784-1839) - прославленный герой Отечественной войны 1812 года, подвигами которого восхищался даже Вольтер, также бывал "наездами", как он выражался, в Саратове. 30 декабря 1829 года поэт писал П.А. Вяземскому: "Ты увидишь у Жуковского какие то полуэлегические, полуанакреотические куплеты и отгадаешь, для кого они сделаны. Я бросил их на бумагу по приезде моём из Саратова после второго моего наезда (первый был при тебе). Я это обстоятельство потому объясняю, что тебе, может быть, загадкой покажется стих "Я осенил венком лавровым…".

Осенью 1829 года Денис Васильевич "бросил на бумагу" стихотворение "Душенька", посвящённое симбирской помещице С.А. Куниной, в которую лихой рубака-генерал был страстно влюблён. А свободное время он проводил в привольных заволжских степях, которые, как он писал, его "обольстили". В январе 1830 года Денис Давыдов вновь в Саратове. На этот раз на свадьбе Афанасия Столыпина, брата Е.А. Арсеньевой, бабки и воспитательницы Михаила Юрьевича Лермонтова. Здесь он прочёл "Бородинское поле" - одно из лучших своих стихотворений, которое он сам называл "изрядным". На автографе этой элегии стоит пометка: "Саратов, 1830, 19 генваря".

После трагической гибели на дуэли Александра Сергеевича Пушкина кроме знаменитого лермонтовского "На смерть поэта" было ещё много других стихотворений-откликов.

    Я видел гроб его печальный,
    Я видел в гробе бледный лик…


Это строки из стихотворения нашего земляка, поэта и переводчика Эдуарда Ивановича Губера (1814-1847), который родился в немецкой колонии Усть-Золиха близ города Бальцера (ныне Красноармейск). Но вошёл он в историю русской литературы не столько своими стихами, которые критика его времени, возможно, и чересчур жестоко, называла "вялым, плаксивым бессилием", а своим знакомством с великим русским поэтом. Дело в том, что Губер в течение долгих пяти лет переводил "Фауста" Гёте, первая часть которого неожиданно была запрещена к печати цензурным комитетом. Об этой истории каким-то образом прослышал Пушкин, который специально приехал к нему, чтобы поддержать и ободрить молодого переводчика, наказав обязательно довести свой труд до конца. Э. Губер перевёл "Фауста" в 1838 году, спустя год после гибели Пушкина, сдержав слово, данное великому поэту.

Другой автор, внёсший существенный вклад в саратовскую Пушкиниану - критик, историк литературы, академик Петербуржской академии наук, поэт Степан Петрович Шевырёв (1806 - 1864). В стихотворном "Послании к А.С. Пушкину", направленном из Рима он, как никто другой, ёмко и лаконично, говорит о пушкинском гении:

    Ты русских дум на все лады орган!
    Помазанный Державиным предтечей,
    Наш депутат на Европейском вече, -
    Ты - колокол во славу россиян!

Поэтические тексты Эдуарда Губера, Степана Шевырёва, Михаила Зенкевича, нашего земляка, продолжившего пушкинскую тему уже в серебряном веке, а так же произведения многих замечательных литераторов, чья жизнь так или иначе была сопряжена с Саратовом, можно найти в поэтической антологии "Саратовская лира", очень удачно составленной профессором Ю. Вороновым. Располагаясь в хронологическом порядке, авторы и сами стихотворные произведения начинают восприниматься как бы заново, приобретают неожиданные интонационные оттенки. Думается, "Саратовская лира" - едва ли не лучшее в своём роде издание 90-х годов прошлого века.

А издательства? О них ведь тоже нельзя умалчивать, будь то "Слово", "Полиграфист", "Пароход", "Аквариус", "Детская книга" и, конечно, "Приволжское книжное".

Сразу же возникает сопутствующий ассоциативный ряд - череда выдающихся мастеров редакторского дела - В. Панов, Я. Погорелов, В. Коркина, Д. Гусева, Л. Фофанова, В. Родионов, В. Валеев, В. Серов, Н. Рыжков, С. Катков, В Фатеева, Л. Сабурова…

Возвращаясь к нашей литературно-исторической ретроспективе, порадуемся, ведь в самом конце золотого для русской поэзии XIX века в Саратове родился поэт истинно российского масштаба.

Предки Петра Васильевича Орешина (1887-1938) жили в селе Галахове Аткарского уезда. Но сам он появился на свет в Саратове, который (в частности, небезызвестный Глебучев овраг) довольно красочно описал в своей автобиографической повести "Злая жизнь". Творчество Петра Орешина имеет глубоко национальные корни, что было отмечено ещё Сергеем Есениным, который даже написал рецензию на первый сборник П. Орешина "Зарево". В свойственном ему стиле Есенин сравнил эту книгу с "сельским озером, где отражаются и месяц, и церковь, и хаты". Об этих стихах, по его мнению, будут помнить долго, "как о черёмуховом запахе".

Жизнь Петра Орешина безвременно оборвалась в 1938 году. Подобно многим крестьянским поэтам есенинской плеяды, он был необоснованно обвинён и расстрелян.

Это случилось в то время, когда в Москве уже набирал силы другой поэт, приехавший из Саратова, - Константин (Кирилл) Михайлович Симонов. За три месяца до начала войны вышла его пьеса "Парень из нашего города", принесшая автору широкую известность и громкую популярность. Тем, кто работал с юным Симоновым на саратовском заводе "Универсалъ" или учился с ним здесь же в ФЗУ (фабрично-заводское училище) не трудно было догадаться, кто этот "парень" и из какого он "города". Но из стихотворений Константина Симонова, ставшего за годы войны одним из любимейших поэтов военного поколения, чисто "саратовским" можно назвать лишь одно - "Сакко и Ванцетти", озаглавленное так по имени саратовской улицы, где находилась школа, в которой учился будущий поэт.

Кстати сказать, другой известный поэт-фронтовик Сергей Орлов, написавший культовое, как сейчас говорят, стихотворение о минувшей войне "Его зарыли в шар земной", в числе первых разглядел другого волжского поэта, который неспешно и мощно, как широкогрудая барка, входил в полноводную ширь русской поэзии.

"Помню, с каким восторгом, - пишет в своих воспоминаниях о Сергее Орлове его более молодой друг и тёзка поэт Сергей Викулов, - говорил он о деревенских стихах уже замеченного им поэта Николая Благова из Ульяновской области:
- Вы посмотрите, - обращаясь к нам, восклицал он, - какими образами парень ворочает:
Избы здесь как впряглись в огороды,
Так и тянут - аж рвутся плетни!..
- Завидуешь? - подогрел друга Валерий Дементьев.
- Нисколько… Мне такое просто не дано".

Да, образами Николай Николаевич Благов (1931-1992) ворочал, действительно, тяжёлыми и зачастую неприподъёмными для других. В его поэтический мир войти весьма непросто. Метафорический ряд он ставит так густо, что, впервые читая его, можно скорее вспомнить наших внешних метаметафористов, чем его поэтического кумира Николая Некрасова. На самом же деле Благов в корне отличен от всякого рода формалистов. Ибо для последних метафора - самоцель. У Благова метафора входит в живую плоть поэтической мысли или картины. При этом всегда поражает, на какой высокой художественной струне пишет он о самом затаённом, сокровенном в человеческих отношениях.

Н.А. Некрасов как-то заметил по поводу одного из поэтов: "в нём масса русского". Эти слова я бы целиком отнёс и к Николаю Благову, столь неожиданно и безвременно ушедшему от нас. Все писавшие о нём (а таких до удивления мало, даже критику о Благове писать не так-то просто!) отмечают не только масштабность, но и глубинную народность его поэтического дара. На мой взгляд, до сего времени Благов входит в пятёрку крупнейших современных поэтов.

Многие годы Николая Николаевича Благова связывала крепкая задушевная дружба с другим самобытнейшим саратовским поэтом - Иваном Ивановичем Малохаткиным.

Правда, я ни разу не видел их вместе. Но, думаю, и внешне они вполне под стать друг другу: оба монументальные, неторопкие в движениях, с крупными, словно высеченными из камня крестьянскими лицами, от коих исходит ощущение какой-то особой надёжности, основательности, действительно составляющей основу натуры того и другого.

Хотя по своему творческому складу - это, конечно, во многом непохожие художники. Не только по масштабу дарования, но и по самой поэтической манере, если не считать некоторых общих мотивов, свойственных, впрочем, многим поэтам крестьянского происхождения.

Мироощущение Ивана Малохаткина как поэта подчас напоминает мироощущение ребёнка, который воспринимает всё чувством, даже не зная, какие названия имеют окружающие его вещи, предметы, явления, - все, что он наблюдает вокруг. Для него есть лишь свет, звук, цвет, мгла… Их неуследимое взаимодействие и составляет нередко картину поэтического видения И. Малохаткина.

Но одновременно в его поэтических книжках всегда была заметна тяга к высоким, значительным темам, кои в недавние времена принято было называть "гражданскими". И здесь уместно вспомнить признанного лидера данной тематики в недавнем прошлом - Исая Григорьевича Тобольского (1921-1995), который даже на фоне шумной и велеречивой писательской братии выделялся какой-то особой напористостью суждений, взрывной реактивностью своей истинно поэтической натуры. Отсюда и открытая публицистичность, чёткая гражданская позиция, свойственная многим его стихам. Поэт не боялся затрагивать темы, о которых многие (и не только поэты!) предпочитали помалкивать. Так, в поэме "Исповедь" он одним из первых (если не первый) затронул очень болезненную в то время проблему репатриации евреев на свою историческую родину, с большой художественной убедительностью раскрыв её на примере сложной судьбы одного из таких репатриантов. Поэма была опубликована в "Огоньке" и получила огромный общественный резонанс, в результате чего была отмечена премией журнала за 1970 год.

Но есть, конечно, у Исая Тобольского и великолепные, мудрые стихи о любви, где он умеет передавать тончайшие оттенки сложных взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Но при всём при том даже в самой интимной лирике у него непременно присутствует: её Величество Мысль. В этом смысле Исай Тобольский явился достойным продолжателем так называемой "поэзии мысли", имеющей давнюю традицию в русской лирике.

Но есть в саратовской поэзии последних десятилетий и "чистые" лирики. К ним я прежде всего отношу Николая Егоровича Палькина, хотя он на своём уже довольно продолжительном творческом пути никогда не чурался и эпики, периодически обращаясь, к примеру, к жанру поэмы.

И всё-таки главная его стихия - это лирика. Не потому ли его стихи так легко перелагаются на музыку, что с самого начала предопределило его поэтическое амплуа как поэта-песенника, получившего со временем всероссийскую известность. Достаточно сказать, что на его стихи охотно сочиняли музыку такие талантливые композиторы-мелодисты, как Б. Левашов, А. Аверкин, Г. Пономаренко, С. Туликов. Его песни исполняла великая русская певица Людмила Зыкина. А кроме того ещё и Валентина Толкунова, Юрий Богатиков, Леонид Сметанников…

"Песенность" стихов Н. Палькина обычно объясняют их близостью к народной песне и вообще к устному поэтическому творчеству - по своей интонации, стилистике, отдельным композиционным приёмам. Укажу ещё на одно обстоятельство, весьма важное, на мой взгляд, для понимания лирики поэта: он всегда шёл в русле русской песенной классики, традиции которой, к сожалению, начисто утрачены в современной песне, представляющей в большинстве своём выхолощенный, свободный от каких-либо национальных очертаний американизированный шлягер.

На этой безликом фоне песни Николая Палькина заставляют нас вспоминать о таких глубоко национальных, великолепных поэтах-песенниках прошлых лет, как, например, Михаил Исаковский. С ним Н. Палькина роднит сюжетность, или, иначе говоря, фабульность стиха, его монологичность, когда он нередко пишет от женского лица. Возникает образ девушки - любящей, страдающей, но одновременно гордой, не выставляющей своих чувств напоказ. Возможно, это идёт у поэта от фольклора, в частности, от русской частушки, где такой приём является, так сказать, жанрообразующим.

К тончайшим лирикам, поэтам, как говорится, милостью Божьей относится и Владимир Пырков, другой, после Николая Благова, выходец из Ульяновска и Симбирской губернии. По образу своего существования (и в поэзии, и в жизни) В. Пырков принадлежит к тем поэтам, которым можно адресовать известные слова, сказанные Мариной Цветаевой о Пастернаке, для коего "характерно не просто пребывание в природе, но категорическая невозможность какого бы то ни было, даже малейшего отсутствия в ней".

Не существует поэзии вне природы - таков один из краеугольных камней творчества В. Пыркова. Прихотливая подчас вязь его стихов в то же время чиста и прозрачна. Сквозь "магический кристалл" его поэзии как-то очень легко, ненатужно встают самые яркие картины, где почти каждая деталь по своей отделке, ювелирности исполнения являет собой поэтический образец высочайшей пробы. Вообще, XX век оказался для Саратова гораздо более щедрым на поэтические таланты. Разного калибра и разной степени направленности, они, тем не менее, определяли многообразие и широту поэтической нивы.

Сегодня бытует мнение, что Саратовская писательская организация неизбежно стареет. Слишком уж невосприимчивой, мол, оказывается она к новым веяниям в условиях мгновенно изменяющегося времени. С такой постановкой вопроса можно соглашаться или не соглашаться. Важнее другое. Местное отделение Союза писателей России на протяжении всей своей многосложной истории было открыто для молодых. Ситуация не изменилась и теперь, когда начинающие получили возможность (в силу объективных причин) выпускать за свой счёт книжки и печататься, так сказать, в альтернативных изданиях. Принципиально следующее: единственным критерием, по которому оценивают при вступлении в Союз писателей нового автора, является талант и только талант последнего. Так было заведено исстари, так остаётся и по сей день.

Ещё один весьма существенный аспект. Активно взаимодействуя с литобъединениями, школами, студиями города и области, писательская организация выступает в роли своеобразного центра, без коего - несомненно! - раскоординировался бы литературный процесс нашего края.

Саратовской писательской организации более семьдесяти лет. Много - если посмотреть в прошлое, мало - если в будущее. Новых творческих свершений ждёт читатель от тружеников саратовской литературной нивы - Николая Палькина, Ивана Малохаткина, Людмилы Каримовой, Галины Ширяевой, Виктора Сафронова, Ивана Шульпина, Владимира Масяна, Павла Булгина. Кстати, некоторые из перечисленных стали лауреатами премии имени Михаила Николаевича Алексеева, нашего известного земляка, стоящего в одном ряду с Панфёровым и Фединым.

Надеемся, что вновь порадуют своих читателей такие авторы, как Л. Иванченко, Н. Фёдоров, В. Кондрашов, В. Бирюлин, И. Митрофанова, Н. Советов, А. Кармеев, Ю. Преображенский, Н. Байбуза, Н. Ивлиев, Е. Грачёв, В. Кадяев, Т. Николаева, А. Бусс, В. Кремер, И. Васильцов, В. Вардугин, Н. Куликов, И.Корнилов, А.Баженова, Н.Болкунов, В.Маняхин, В.Сафронов, Я.Удин, О.Гладышева, П.Фёдоров и другие.

Пусть же негасимым ориентиром для молодых авторов послужит литературный опыт их далёких и близких предшественников, о которых хочется сказать словами поэта Николая Рыленкова:

    И кланяюсь я им в свой день осенний,
    С далёкими дорогами знаком…
    Что дар поэта? Опыт поколений,
    Заговоривший ясным языком.