Первые стихи Павла Булгина были опубликованы в газете «Цемент». Да и могло ли быть по-другому, если с 1946 года поэт был неразлучен с крутобережным волжским городом, как бы приподнятом над Волгой мощным панфёровским словом и чтущим широкие напевы гладковской «Вольницы».

 

И Павел Булгин – сразу же так сталось, с самого изначалья своего – писал широко, вольно, немелочно. Щедро захватывал в строку и небо, и землю, и следовал ритму нелёгкой трудовой поступи. «Я тридцать лет писал ковшищем здесь биографию свою» – скажет поэт годами позже, и за этими мозолистыми, именно по-булгински шероховатыми словами угадаются и старшие классы вечерней школы, и ремеслуха (три года в пятом ремесленном училище), и экскаватор завода «Большевик», где проработал Булгин долгих почти сорок лет. «Да разве же долгих, – поправил бы меня сейчас Павел Андреевич, – разве же… Пролетели и не заметил как…»

Сколько жить мне отмерено,
Я не стану гадать.
Мне судьбою доверено
Город Вольск воспевать.

Павел Булгин всегда особенно волновался, когда читал это стихотворение. Он вообще, мне кажется, так и не преодолел в себе внутреннего волнения, когда читал, выступал, рассказывал людям что-то – верный признак истинного поэта, настоящего таланта! А в том, что Булгин был поэтом истинным – сомневаться не приходится. Его строчки, обороты речи, целые зарисовки запоминаются крепко, ложатся на сердце ладно. И есть в булгинском слове что-то необъяснимо тревожное. Время? Память?

Из колодца памяти достану
Детство, не убитое войной:
С непогибшим батей рано встану
На рыбалку летнею зарёй…

Батя не вернётся с войны, останется где-то на берегах Дона, и боль по отцу, как и боль по всему своему послевоенному поколению, будет снова и снова пробиваться сквозь слова поэта, звучать в строках и в паузах. У Булгина ведь многие строки молчаливые, неболтливый это поэт, немельтешащий, умеющий многое сказать меж строк:

В атаке недолгой у Тихого Дона
Отец мой упал на разбитый лафет.
И стал я на Волге
Хозяином дома
В свои горевые одиннадцать лет.

Но вот что тут важно. Тяжкие повороты судьбы, испытания («Неустроенность, неустроенность, // Сколько бед на меня одного!») не надломили поэта, который сумел сохранить самое, может быть, главное чувство, помогающее жить, и расти, и идти вперёд – любовь. Если внимательно к стихам Булгина присмотреться, если неторопко пройти вместе с поэтом по улицам ставшего ему родным Вольска, то обязательно почувствуешь, как глубоко и сильно умеет любить оно, сердце человеческое:

Волна от ветра родилась –
Я от любви:
Людская страсть – с природой связь
Живёт в крови.

Стихия буйств стихии чувств
Сродни, наверно.
И я никак не разучусь
Любить безмерно.

Не разучился. Более того – всё безмернее и безмернее любило сердце поэта весь мир и человека в нём, раздаривало себя людям с каждой новой строкой. Кстати, образ волжской волны ещё как не случаен у Булгина. Павел Адреевич не просто любил Волгу, любовался Волгой. Нет, он жил ею, соразмеряя ход своего неравнодушного сердца с ритмом волжского прибоя. Булгин на лодке, Булгин с вёслами в руках, размашисто гребущий по волжской шири или просто тихонечко спускающийся к волжскому берегу июньским утром со связкой удилищ – это картина для Вольска самая что ни на есть привычная.

Раскрою, пожалуй, один небольшой наш писательский секрет. О рифмах? Нет. О строфах? Да Боже упаси! О копчёных окунях, приготовленных Булгиным самолично. О них, конечно же! Когда собиралось какое-нибудь очередное собрание, в давние ещё, скажем так, времена, его не начинали, пока не приезжал из Вольска Павел Андреевич. Так и говорили: «Без Булгина не начинать!» Помню, как-то всё-таки решили начать, не дождались, времена какие-то официозные были тогда, что ли. И Николай Благов заокал возмущённо: «Опомнитесь, мужики, опомнитесь, без булгинских окуней собрание не считается!» Но вот появлялся Павел Андреевич, появлялся с особым фирменным булгинским портфелем, откуда окуни-то и извлекались торжественно, и литературная жизнь начинала идти своим законным ходом. Само собой, конечно же, Булгин пользовался огромным уважением писателей и читателей, и никакие окуни тут ни при чём. Во-первых, Булгин был исключительно скромным человеком: являясь Почётным гражданином города Вольска, он никогда не подчёркивал этого, никогда об этом не упоминал, хотя, я полагаю, внутренне этим гордился. Он не смотрел на людей и время свысока – вот в чём, может быть, дело. И потом – у Павла Андреевича, я думаю, было удивительное врождённое чувство такта, ценимое людьми, нужное людям. Оно и в стихах сказывается, потому что булгинское слово, оно такое – и поддержать может, и подсказать, и стать воды глотком целительным да спасительным хлеба ломтём. Я подумал сейчас: Павел Булгин всегда говорил о главном, о самом-самом:

Траву мы ели,
Жёлуди, и всё же…
Был главным хлеб.
И часто по весне

Нам были в поле золота дороже
Колосья на оттаявшей стерне…
Мы выжили
И победили беды.

И голод стал преданьем старины.
Но до сих пор я знаю цену хлебу.
И помню:
Хлебу не было цены.

И ещё вдруг подумалось: можно было бы, наверное, удивительный сборник стихов составить, в котором собраны были бы строки поэтов земли Саратовской и вообще волжских поэтов о хлебе. И не только насущном, но и духовном. Хотя можно ли разделить хлеб земной и небесный, если живёшь в России?

Я, вот, упомянул Благова, а можно было бы вспомнить здесь и Исая Тобольского, и Бориса Озёрного, и Ивана Малохаткина, и Людмилу Каримову, и Ивана Шульпина, и Николая Палькина, и Наколая Болкунова, и Владимира Пыркова, и Фёдора Бойко… И многих, многих… Да, уходят писатели большие, могучие. И даже если всё идёт, как говорится, своим чередом, смена поколений и всё такое, от этого почему-то не легче. Старики бывают моложе молодых, как ни странно…

Павла Андреевича Булгина – большого русского поэта, лауреата замечательных литературных премий, старейшего волжского лирика – мы будем помнить, будем читать его стихи, будем вспоминать его волжские истории. И книги Булгина, в этом я уверен, ещё будут издаваться не раз, потому что они нужны нам с вами, нужны завтрашнему дню.

  …А вкуснее тех окуней, что привозил в своём портфеле Булгин из славного города Вольска, я никогда не пробовал…

Иван Васильцов

 

 

 

 

ПАВЕЛ БУЛГИН

 

СТУПЕНИ

 

Хлеб
Траву мы ели,
Желуди, и все же...
Был главным хлеб.
И часто по весне
Нам были в поле золота дороже
Колосья на оттаявшей стерне...
Мы выжили
И победили беды.
И голод стал преданьем старины.
Но до сих пор
Я знаю цену хлебу.
И помню:
Хлебу не было цены.

 

Цыганка
Цыганка гадала
О нашей судьбе,
Цыганка веселой сорокой
Трещала в крестьянской
Просторной избе,
Остуженной
Долей сиротской.
Ложились «дороги» -
Винновый король
По ним пробивался с боями...
И мать отдавала последнюю соль
И хлеб пополам с желудями.
И речь рассыпалась живым серебром,
И грело надеждою слово
О том, что хозяин воротится в дом
И радость поселится снова.
И мне на холодной
Высокой печи,
Где даже сверчки присмирели,
Привиделся  батя,
Как печка,  плечист,
Сквозь дикие  космы  метели.
И мать улыбалась цыганке в ответ,
Глядела вокруг просветленно.
Во двор провожала цыганку и вслед
Ей кланялась низким поклоном...

В тот день не дошла
Почтальонша  до нас:
Запрятав в рукав похоронку,
Чтоб горе отсрочить,
От нас хоронясь,
Прошла, отвернувшись, сторонкой.

 

*   *   *

Иду ступенями судьбы -
Скользят ступени:
Ступень войны,
Ступень беды -
Миг до падения.
Ступень любви хрупка,
Тонка, -
Крылу подобна.
О   кратковременна ты как!
Прощанье - больно.
Спешу, иду,
Молю судьбу: -
«Будь продолжение».
Любовь,
Как звездочка в пруду,
Лишь отражение.
Под ношей лет
Все тише шаг -
Дрожат колени.
И задыхается душа -
Круты ступени.

Глаза
Голубые, зазывные,
Окаянные,
У тебя бездонные глаза.
Я тону в них -
Омуты обманные
Из которых выбраться нельзя.
Я тону в них -
Не прошу спасения:
И несет неведомо куда
Голубое,
Дивное течение,
В колдовском кружении вода.
В сердце трепет,
Радость несказанная.
Рядом ненаглядное лицо:
Голубым сияньем  осиянное,
Да, как волны,
Белых рук кольцо!



Удача
Убиваю себя - убываю:
Усыхаю умом и душой.
И все ближе черта роковая,
За которой  извечный покой.
Растерял я себя, растранжирил,
Распылил, разменял на гроши.
Быть бы «живу теперь - не до жиру»,
 Но ушедшее  не воскресишь.
Проиграл-профинтил, прорыбачил,
Про цветочки пропел, продурил.
Шла ко мне -  улыбаясь Удача:
Тайники отворяла: «Бери!»
Я не брал: прозевал,  проворонил.
И ушла она, бросила в след:
 -«Будешь каяться, ногти до боли
Будешь грызть и сопьешься на  нет».
Отопью, отпою, отчудачу.
Отыграю на шумном миру.
Откаблучу и отбулгачу.
Отгорюю и отгорю!

Равнодушье
Постепенно в семейных разладах
Потушили любви огонек,
Без него стала радость
Не в радость
И отчаянно мир одинок.
Прижились к равнодушью,
Привыкли:
До усталости сонной в глазах,
Не оно ли сплело паутинки
Воровато у нас в волосах?
Вроде рядом, -
Но как далеко мы!
Наши души плутают во мгле.
Где  то   чувство, - подобное грому:
Стрелы молний и ливень - к земле?!
Жизнь уходит,
За окнами осень
Перепутала листья с дождем...
Ничего друг от друга
Не просим,
Ничего друг от друга
Не ждем.

Неустроенность
Неустроенность, неустроенность,
Сколько бед на меня одного! -
Но, как в юности,
Верю в настроенность
Светлых чувств
И любви торжество.
Жизнь приемлю,
Как воин награду,
Поклоняюсь высокой звезде
И живу с равнодушьем в разладе,
Как ветра с тишиной на воде.
Воздвигаю не стены,
А храмы -
Постигаю душой ремесло.
И веду золоченые главы
Прямо к солнцу
Из песенных слов!
В них - раздумий бессонные муки,
Порожденные  прожитым днем.
В них сердечные добрые звуки,
Чтобы мир
Был озвучен добром.

Обочина
Обочина я: провожаю,
встречаю.
Гадаю: кто едет?
В какие места?
Приветно ветвями машу,
приглашаю:
на отдых зову,
если кто-то устал.
В ответ мне лишь гарь,
перемешана   с пылью:
дождями умоюсь - ветрами утрусь.
Лишь только б дорога
несла, как на крыльях,
кого-то за счастьем,
а я обойдусь.


Победа
Шла она в деревню похоронками,
Обсыпала пеплом - сединой
Волосы почти еще девчонкам
И глаза туманила тоской.
Сколько перестарила  до срока:
И любовь, и юность отняла.
То шагала  бешено с Востока,
То на Запад яростно вела.
Путь ее в траншеях и окопах,
Путь ее в руинах - городах.
Сколько ей дорог пришлось протопать,
Чтоб вернуться в светлых орденах
На груди трех мужиков в деревню.
Да и то, какие мужики?
Тот контужен,
Тот пять раз прострелен,
Ну а третий - вовсе без руки.
Плакала она, а то смеялась,
От цветенья майского  светла.
И кому и как бы не досталась,
Но Победа нашею была!



Колодец памяти
Из колодца памяти достану
Детство, не убитое войной:
С непогибшим батей рано встану
На рыбалку летнею зарей.
По тропинке, нами проторенной,
Поспешим в заветные места,
Где росы рассыпанные зерна
Перезрели за ночь на кустах.
Затаю дыхание до звона, -
Прикипает удочка к руке.
Клев сазана: подсекаю — вот он!
Солнышком трепещет на песке!
Наловили целую корзинку:
Рыбу бате, удилище - мне.
Молодая мама у калитки
Нас встречает в ситцевом платке.
Не дождусь ни жарева,
Ни варева:
Упаду от радостного сна...
А проснусь -
Отец уходит в армию.
Началась война.




Слова
Все  выдюжим,
Выстоим, вынесем -
Могучие духом слова.
И Русь,
И Россия  немыслимы
Без кровного с ними родства.
В три века Орду одолели,
Державу крепили с Петром.
Как их утвержденье, гремело
«Ура!» - над разбитым врагом.
Они не померкли поныне:
В них вера,
Надежда и злость.
Мне жить от рождения с ними
И мир познавать довелось.
В час трудный, я верю - осилю
Нападки судьбы и беды:
Когда они, будто бы крылья,
В минуту паденья даны!

Я снова на Волге...
Я снова на Волге -
В краю моем отчем.
И ноги целует,
Как в детстве, волна.
Приветливо Волга шумит
И хлопочет, -
И нету ей отдыха,
Нету ей сна.
Буксиры и баржи
С тяжелою ношей
Легко и державно
Несет на себе...
Со службы армейской
Я летом пришел к ней -
К ее работящей,
Бегущей воде!
Поведаю ей,
Как за годы - нет горше, -
Не видя ее,
Я в походах устал.
И воду,
Что смешана   с небом, -
В пригоршни
Несу, как заздравную чашу к устам!
Всю жизнь ее пить мне -
Всю жизнь не напиться
И не разлучиться с ее красотой.
И парусом сердца
Тревожно стремится
На стрежень глубинный,
Как к жизни самой!

Колодцы
Из трех колодцев воду пью:
Она святая и живая,
 И радостная, и родная
 В моем отеческом краю.
Судьбы колодец
Глух, глубок:
Страшат в нем тайны
И колдуют.
Под журавлем наискосок
Я воду пил, почти вслепую.
Любви колодец свеж и чист,
Призывный   под кустом сирени,
 Пред ним вставал я  на колени
Весной под соловьиный свист.
В нем неизбывная вода.
Мне пить ее и не напиться:
Она пьянит,
Но не мутится,
Желанная   во все года.
 Колодец жизни
Бил ключом,
Разламывал порою срубы,
Его вода ломила зубы,
А то горчила полынком.
Но с каждым  годом
 Вот беда:
Колодец на глазах мелеет,
 И я печалюсь и немею
От мысли: кончится вода.

Не все потеряно
Не все потеряно
И найдено не все,
И жизнь еще не под гору,
А в гору.
Еще из рук не выпало весло,
По стрежню века
Я плыву с  которым.
И челн мой цел,
Хоть бит не раз бедой:
Она его кружила и швыряла,
Она его порою накрывала
Студеною косматою волной.
Но верю - след,
Что за кормой лежит,
Соединит с праправнуком далеким.
И будет Русь,
Как и за мной следить
За ним
То солнечным, то лунным оком.

Не уходи...
«Не уходи», - тебя молил я, -
Хоть гнев продли,
Но рядом будь...»
По августу неумолимо
Ты уходила, будто в глубь
Ночной реки,
Где омут черный,
В квадрат притихшего двора.
И след, глухой и отрешенный,
В ладонях трепетных трава
Еще держала, как надежду,
И провожала до ворот.
И тень спешила следом тем же
И повторяла твой уход.
Звук от затворенной калитки
В немой, тревожной тишине -
Словно от боли кто - то вскрикнул,
Летел к расхристанной луне.
Под крышей вспугнутая птаха
Метнулась шумно из гнезда,
А с неба,
Будто бы на плаху,
На Землю падала звезда.

 

Сердце
Засесть,
Забыться, запереться,
Отгородиться городьбой.
Да вот беда: нагое сердце
Обречено на не покой.
Дано, быть может,
На погибель,
На неуемную любовь.
О, сколько с ним я  перевидел!
Безумно шел на риск,
Как в бой.
Перестрадал,
Передоверил,
Переболел мирской тоской.
Я думал, в рай открою двери,
А оказалось - в ад людской.
И никуда теперь не деться,
Варюсь в котле,
Где гам и дым,
Все от того,
Что бьется сердце
В разладе с разумом моим.

Связь
Волна от ветра родилась -
Я от любви:
Людская страсть - с природой связь
Живет в крови.
Стихия буйств  стихии чувств
Сродни, наверно.
И я никак не разучусь
Любить безмерно.

Сугробы
Как звери, белые сугробы
В броске застыли ледяном:
Лохматы, дики
И суровы
Над перекошенным плетнем.
Куда бежали вы,
Скажите?
Кого хотелось вам догнать?
Но вот: бездыханны лежите
И можно гривы потрепать.
Вас глажу теплою ладонью
И думаю: - вот так и я
Замру, сражен смертельною болью
В рывке над бездной бытия.

Вольский край
Сколько жить мне отмерено?
Я не стану гадать.
Но судьбою доверено
Отчий край воспевать.
Не заморская птаха –
Местный я «воробей».
И не охал, ни ахал 
От простуженных дней.
Не летал за границу,
Как не била беда.
Знал: спаситель, кормилец,
Вольский  край навсегда.
И опора, и вера,
И печаль о былом.
Грусть и радость я мерил
В нем, как речку багром
Люб в расцвете весеннем
  И в листве золотой.
Лишь о нем моя песня.
И не знаю другой.