Январским морозным и одновременно, что совершенно удивительно для Саратова – буранным днём 11 января 2024 года проводили в последний путь писателя Яшу Удина. Избитая идиома – «проводить в последний путь» представляется мне здесь совершенно уместной, ибо похороны эти, слегка экстремальные из-за погоды, выглядели именно как некий путь, последнее путешествие, своего рода приключение, коих много было в биографии темпераментного Яши Герановича и в его, удиновской, саратовской географии.
Окраинная, далёкая от главных храмов города церковь, новый, пустынный, похожий на необжитую зимнюю степь участок Старого Елшанского кладбища, длинная заснеженная кладбищенская дорога, то пересекающая «заселённые» уже места, а то идущая по пока свободным, кочковатым, с пучками жухлой травы, пригибающейся на ветру… Невольно воображалось, как эту поездку комментировал бы сам Яша – устно ли, со свойственным ему юмором и сарказмом, или потом, в одном из своих рассказов, повестей или коротеньких «затравок»…
Но «потом» в библиографии Я. Удина уже не будет – она свёрстана самой жизнью, расставлены знаки препинания и финальная точка – тоже. И всё-таки… всё-таки она только
начинается, я думаю…
В той самой небольшой церквушке на улице Буровой – деревянной, ладной, тёплой, где приветливый батюшка в фиолетовой рясе как-то уютно и неспешно совершал обряд отпевания, вспоминалась мне недавняя презентация книги Я. Удина «Лавка керосинщика» в Центральной городской библиотеке, где он показывал публике фотографию церкви в своём родном селе Нидж. Церкви древней, каменной, вросшей в землю, похожей на храмы первохристиан, да, в общем, таковой и являющейся. Там вокруг – пышная, буйная зелень, плодородная почва и тёплый климат, рождающие гранаты, айву, виноград… Там по берегам оврагов цветёт розовой пеной урюк, шумит холодная мелкая речка, там небо бесконечно голубое и совсем близкое… Там, конечно же там, сейчас душа этого умного, талантливого, неуёмного, яростного, честного человека! Но и здесь, где за бревенчатыми стенами, пропахшими ладаном, завывает метель, здесь, в привычно задыхающемся от снега городе, здесь, где под ледяным панцирем спит Волга – и тут писатель Удин свой, родной, местный, наш. Такой вот непостижимый дар быть одновременно в двух местах был дан ему при жизни и останется с ним после смерти. И внезапными этими морозами, пушкинской этой метелью вторая его родина – Россия будто бы напоминала о своих материнских правах, будто оплакивала приёмного своего сына так же горько, как плачут и по родным. Неторопливый ритм прозы Яши Удина, его созерцательная манера, его тщательно, любовно выписанные образы земляков, родственников, друзей, просто случайных встречных содержат в себе много самобытного, авторского. И, вместе с тем, в каждой строчке, в каждом почти слове, поставленном точно и к месту, ощущается колоссальный читательский опыт автора, его удивительная начитанность и не менее удивительная память. Говорить с Удиным о литературе, музыке и культуре вообще было для меня ни с чем ни сравнимым удовольствием. Редкий наш разговор длился менее часа, а затрагивал он всегда такой диапазон тем, что после долго резонировал у меня в душе, заставляя читать и перечитывать то, на что легко, как-то походя ссылался мой многознающий визави. Нет, художественные его тексты не пестрели цитатами и аллюзиями, на этом уровне эрудиции такие приёмы не требуются уже. На данной высоте писательского мастерства сам язык, синтаксис, фонетика говорят читателю уже в первых предложениях: это написано мудрым человеком. А далее веришь мудрецу уже безоглядно.
Поминальный обед – не весёлая пирушка, а обряд, подчинённый определённым стандартам. Однако Я. Удин, вечный разрушитель и ниспровергатель этих всяких стандартов и тут будто незримо дирижировал нами – родственниками, друзьями, коллегами. Каким-то невероятным образом поминки превратились в кавказскую тризну – щедрую, велеречивую и свободную. И вот уже двоюродный брат писателя и друг его детства, как старший мужчина рода открывает дорогу воспоминаниям. Льются плавные, сердечные слова, будто на фотографиях проступают картинки из детства, юности, творческого пути Яши… Я ловлю себя на мысли, что слушаю сейчас не что иное, как продолжение книг Я. Удина, какие-то его ненаписанные рассказы… И от этого становится немного легче и как-то надёжнее, что ли…
И ещё одна особенность была у этой тризны: чувствовалось, что представители маленького и рассеянного по свету народа удинов прощаются не только с родственником
и дорогим близким человеком, они прощаются со своим Толстым, Шолоховым, Шукшиным и Гоголем в одном лице, с голосом своим прощаются. Это подтверждают и слова двоюродного брата Владимира: «его вспоминают сейчас везде, где есть удины» и любимой племянницы «возможно, такого писателя у нас уже никогда не будет…» Тут надо добавить, что не только для маленького удинского, но и для большого русского народа, для русской литературы (для саратовской словесности – тем более!) уход Я. Удина – тоже огромная и трагическая потеря. Однако это любой вдумчивый читатель, когда-либо державший в руках его книги, знает без меня, а не державший – обязательно узнает.
Мне же точно будет не хватать наших разговоров, споров, резкости и бескомпромиссности вашей, Яша Геранович… В один из последних наших созвонов коснулись мы творчества Уильяма Сарояна, чья судьба носителя одной культуры внутри другой чем-то похожа на судьбу Яши Герановича Манджияна, известного как Я. Удин. Яша был как всегда точен, ясен в суждениях, чёток в определениях – всё в его духе… После я просматривал тексты Сарояна и натолкнулся вот на такой отрывок:
«– Помни, – сказала мать, – ты всегда должен делиться всем, что у тебя есть. Давать, даже когда безрассудно быть расточительным. Давать всем, с кем встретишься
в жизни. Тогда никто не сможет тебя обокрасть, потому что, если ты сам даешь вору, он у тебя не украдет и перестанет быть вором. И чем больше ты будешь давать, тем больше у тебя останется».
Писатель Яша Удин прожил именно так – делясь всем, что у него есть, с окружающими. Впрочем, «всё» – если понимать под этим материальные блага, его, человека в быту непритязательного, интересовало мало. Он делился более дорогим – душой своей, сердцем делился. И чем больше делился, тем, и верно, больше получал – понимал, чувствовал, сопереживал. Поэтому смерть не остановит его щедрости – там, в его книгах, как в глубоком колодце, накоплено много, нам ещё черпать и черпать эту чистую воду. У которой то вкус айвы, то граната, а то и доброго вина…
Алексей Бусс