Сергей Тимофеевич Аксаков не только при жизни пользовался репутацией образцового гражданина, христианина и семьянина, но и многие десятилетия спустя расценивался потомками, как «образец настоящего русского человека, в лучшем и высоком его значении».
Судьба славная и удивительная ещё и потому, что и после смерти он не расстался с теми, кто был дорог ему при жизни. В самом деле, попробуйте говорить о С.Т. Аксакове, не упомянув о его дружном, любящем семействе. Ничего не получится.

Хотя и собственная жизнь Сергея Тимофеевича, правдиво воплощённая в его замечательных книгах, не прекратится до тех пор, пока не исчезнет интерес к России и лучшим её сынам.
Думать об Аксакове светло и радостно. Ощущение подлинности охватывает всякого прикоснувшегося к его судьбе. Книги по сей день хранят тепло родного очага, атмосферу интенсивной духовной жизни и кровной заинтересованности в судьбе России. Всё это не просто задает высокий тон, но и ведёт грустный счет утрат, постигших нас с вами. Ностальгия по аксаковской России сегодня сильна до отчаяния.
Между тем судьба Сергея Тимофеевича не лишена внутреннего драматизма и даже тайн. Как, например, после тридцатилетнего, вполне заурядного литературного труда на поприще мелкой журналистики превратился Аксаков в первоклассного художника, «самого русского по языку изо всех русских прозаиков» (А.С. Хомяков)?
Да и само семейное счастье, разве не ловушка оно для человека, ведь что может быть уязвимее и беззащитнее любящего сердца?
В размышлениях об Аксаковых – а это, кроме самого Сергея Тимофеевича, прежде всего его сыновья Константин и Иван, известные публицисты, поэты, общественные деятели – обнаруживается очевидный парадокс: насколько сложны и напряжённы волнующие их вопросы, настолько, вроде бы, просты и очевидны ответы, к которым они приходят. Ну, хоть, к примеру, этот:

Не бойся полюбить сверх меры;
За благо надо не робеть —
Принять и труд, и силу веры
И в добром деле не слабеть.
К.С. Аксаков. «Н.С. Свербееву»

Вот вопрос: как снять со слов следы длительного и не всегда добросовестного употребления, как вернуть им обаяние непосредственности и убедить читателя в том, что вечные истины, в сущности, просты? Может быть, потому они и не перестают ими быть? Чем возместить дефицит той самой жизненной почвы, что сумела бы дополнить приводимую аргументацию? Увы…

Прошедшее сокрылось вечно,
Его не возвратит ничто;
И как ни больно, но, конечно,
Всё будет то же — да не то.
С.Т. Аксаков. «Осень»

А поскольку всё так, а не иначе, остаётся только уповать на то, что читателю тоже надоело нюхать дурной запах мёртвых слов и он когда-нибудь постарается преодолеть в себе образовавшуюся двусмысленность жизни и языка.
Итак, о человеке, который умел жить. Сергей Тимофеевич Аксаков – отец десяти детей, создавший воистину уникальное семейство, которое и в чадолюбивом XIX веке отличалось редким ладом и единством. «Аксаковская репутация» — это устойчивое понятие, включающее такие свойства, как порядочность, радушие, искренность, патриотизм.
Свойства аксаковской души в полной мере отразились в его художественных произведениях, к созданию которых он обратился на шестом десятке лет, настойчиво побуждаемый к этому Н.В. Гоголем, а также своими родными и близкими. «Вы не можете знать его творений, не узнав в то же время его самого; не можете любить их, не полюбив его, — писал в аксаковском некрологе А.С. Хомяков. — Тайна его художества в тайне души, исполненной любви к миру Божьему и человеческому».
В самом деле, судьба, кажется, ласкала Аксакова. Ребёнок был «желанный, прошеный и молёный, он не только отца и мать, но и всех обрадовал своим появлением на белый свет, даже осенний день (20 сентября 1791 года. — Н.Т.) был тёпел, как летний!..» — писал в «Семейной хронике» С.Т. Аксаков о рождении Багрова-внука, а по сути – самого себя, потому что автобиографичность его книг («Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука») сомнений ни у кого не вызывала.
Любовь матери, усиленная благосклонностью природы, вдохнула в него жизнь тогда, когда надежд на выздоровление ребёнка уже не оставалось: «Доктора и все окружающие давно осудили меня на смерть… Страданий матери моей описать невозможно, но восторженное присутствие духа и надежда спасти своё дитя никогда её не оставляли… Заметив, что дорОга мне как будто полезна, мать ездила со мной беспрестанно… ДорОгой, довольно рано поутру, почувствовал я себя так дурно, так я ослабел, что принуждены были остановиться; вынесли меня из кареты, постлали постель в высокой траве лесной поляны, в тени деревьев, и положили почти безжизненного.
Слышал, как плакал отец и утешал отчаявшуюся мать, как горячо она молилась, подняв руки к небу. Я всё слышал и видел явственно, и не мог сказать ни одного слова, не мог пошевелиться — и вдруг точно проснулся и почувствовал себя лучше, крепче обыкновенного. Лес, тень, цветы, ароматный воздух мне так понравились, что я упросил не трогать меня с места… Я не спал, но чувствовал необыкновенную бодрость и какое-то внутреннее удовольствие и спокойствие… Мне становилось час от часу лучше, и через несколько месяцев я был уже почти здоров…»
И далее, учился ли Аксаков в Казанском университете или служил переводчиком в петербургской «Комиссии составления законов», выполнял ли цензорские обязанности или полностью был поглощен организацией Межевого института, — он, в первую очередь, жил интересами своей семьи. Как написал об этом один из первых биографов С.Т. Аксакова, В. Шенрок, «он всегда жил преимущественно интимной жизнью, которой отдавался вполне».
Аксаков не планировал войти в историю, не высчитывал своих шансов, не моделировал поведения. Он просто жил, наслаждаясь этим благом, дарованным каждому. Он испытывал ни с чем несравнимое волнение от подлинности бытия, будь то первое слово ребенка или рождение дня, которое наблюдал он, сидя с удочкой на любимой речке Воре в Абрамцеве. Сергей Тимофеевич переживал настоящий восторг, бродя по лесу с корзинкой грибов и зажигаясь охотничьим азартом в предчувствии удачи. Аксаковская жизнь до краев была наполнена любимой женой, Ольгой Семеновной, детьми, друзьями, книгами, театром, службой. Да мало ли чем может быть заполнена жизнь счастливого человека!
И.И. Панаев так описал московскую жизнь Аксаковых: «Аксаковы жили тогда (в 1838 году. — Н.Т.) в большом отдельном деревянном доме на Смоленском рынке. Для многочисленного семейства требовалась многочисленная прислуга. Дом был битком набит дворнею. Это была уже не городская жизнь в том смысле, как мы её понимаем теперь, а патриархальная, широкая помещичья жизнь, перенесённая в город… Дом Аксаковых с утра и до вечера был полон гостями… Хозяева были так просты в общении со всеми посещавшими их, так бесцеремонны и радушны, что к ним нельзя было не привязаться» (Панаев И.И. Литературные воспоминания. - М., 1988. - С.180-183).
Семью Аксаковых современники называли «настоящей» и «образцовой». Многих тянуло в их дом, где глава семейства, как чадолюбивый Приап (прилепившееся к Сергею Тимофеевичу прозвище), был в центре всех затевавшихся дел и где все звуки легко перекрывал его мощный, выразительный голос, принесший ему славу первоклассного декламатора.
Атмосфера любого дома складывается веками, в её созидании прошлое участвует наравне с настоящим. Ведь почему семья Аксаковых производила впечатление твердыни? – Не в последнюю очередь потому, что в ней жили предания, передававшиеся из поколения в поколение. Они бытовали как семейные легенды, сохраняющие убедительную (потому что свою, личную, проверенную) мораль и консервирующие любимые домашние словечки и выражения. Семейная память позволяла сравнивать предков и потомков: так, к примеру, дед Сергея Тимофеевича Степан Михайлович «откликнулся» в горячем нраве его сына Григория.
А ещё Аксаковы свято чтили семейные праздники, принимая в них самое деятельное участие. Были и особые торжества, например праздник Вячки. Его придумал и «поставил» неугомонный Константин, ещё в детстве пораженный благородством и стойкостью древнерусского витязя Вячки, который предпочёл смерть немецкой неволе и выбросился из башни при осаде Кугсгавена.
В честь этого героя-патриота 30 ноября каждый год, вечером, Константин «наряжался с братьями в железные латы, шлемы и прочее, а маленькие сёстры — в сарафаны, все вместе водили хороводы и пели песню, сочиненную Константином Сергеевичем для этого случая. Затем следовало угощение, — непременно сладкое, — пился мёд, елись пряники, орехи и смоквы». Так позднее Иван Аксаков описал этот домашний ритуал, исподволь формирующий в младших Аксаковых рыцарство и благородство.

В этом доме не только любили живых, но и хранили благодарную память об ушедших. Здесь молодые подставляли свои плечи старикам. Не будь этого, не появились бы и воспоминания С.Т. Аксакова: он из-за болезни глаз не мог писать. Труд был доведён до конца благодаря следующему поколению Аксаковых, прежде всего – дочери Веры Сергеевны.
В основании аксаковской семьи лежало понимание значимости каждого домочадца, вот почему столь естествен возвышенный финал «Семейной хроники», повествующей об обычных, в общем, людях: «Прощайте, мои светлые и тёмные образы, мои добрые и недобрые люди, или, лучше сказать,
образы, в которых есть и светлые и тёмные стороны, люди, в которых есть и доброе и худое! Вы не великие герои, не громкие личности; в тишине и безвестности прошли вы своё земное поприще и давно, очень давно его оставили; но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя жизнь так же исполнена поэзии, так же любопытна и поучительна для нас, как мы и наша жизнь, в свою очередь, будем любопытны и поучительны для потомков… Да не оскорбится же никогда память ваша никаким пристрастным судом, никаким легкомысленным словом!»
Созидание семьи — процесс длительный и нелёгкий. Здесь всё проверяется на подлинность и проверяется каждый день. И только истинная надобность друг в друге создает в семье климат любви и заботы, который один способен защитить человека от жизненных бурь и катаклизмов, наполнить его ощущением полноты и надежности бытия. Аксакову удалось создать такую семью, вот почему его «семейные» книги и сегодня предстают перед нами в своем здоровом и оздоровляющем естестве.
По контрасту припоминается ирония В.В. Розанова: «Что такое писатель? Брошенные дети, забытая жена и тщеславие, тщеславие… Интересная фигура» (Розанов В.В. Опавшие листья. Короб второй и последний // Розанов В. Мысли о литературе. - М., 1989. - С. 470). Узнаваемая картина, не правда ли?
Несмотря на все достоинства Сергея Тимофеевича, надо признать, что в создании уникальной «семейной погоды» этой семьи исключительно велика была роль женщины. В аксаковском семействе это такая замечательная берегиня — Ольга Семёновна Аксакова, жена и мать, милая Олина, как называл её Сергей Тимофеевич. Её имя стало семейным оберегом: одну из дочерей назвали в её честь Олей, а первую внучку – Оленькой.
Современники дружно отзывались об Ольге Семеновне, как о человеке незаурядном, сердечном, высоконравственном. Уже упоминавшийся В.И. Шенрок так писал о ней: «Она вносила в семью тёплый, ровный свет и, не уступая своему мужу в сердечности, далеко превосходила его моральной устойчивостью. При таком характере жены семейная жизнь, можно сказать, имела воспитывающее действие и на самого Сергея Тимофеевича, культивируя в нём всё доброе и смягчая, сглаживая его слабости и недостатки».
Главная мудрость Ольги Семеновны заключалась в том, что она намеренно оставалась как бы на втором плане, за плечом своего мужа. Растворившись в нём и детях, она вместе с Сергеем Тимофеевичем создала уникальный монолит, имя которому — аксаковская семья.
Конечно, проблема отцов и детей не миновала и эту твердыню. Но была она такого невероятного свойства, что о ней надо сказать отдельно. Младшие Аксаковы, и взрослея, не желали отрываться от отчего дома и своих родителей! Эта неразрывная связь приобретала порой драматический характер, в полной мере сказавшийся на судьбе старшего Константина. «Только в своём семействе, окружённый нежною, родною заботливостью, может он существовать и находить отраду», — писал о Константине Сергеевиче его отец. О том же говорил и близко знавший Константина Аксакова И. Панаев: «Он беззаботно всю жизнь провёл под домашним кровом и прирос к нему, как улитка к раковине, не понимая возможности самостоятельной, отдельной жизни, без подпоры семейства».
Прирос Константин так, что, когда закончился жизненный путь отца, заколебалась почва и под ногами сына, нечем стало ему жить и дышать. «Открылась постоянно сочащаяся рана сердца, для которой нет заживления, да и не хочет он заживления», — писал из-за границы Иван Сергеевич Аксаков, куда повёз он лечиться от горя своего безутешного брата. Чахотка от тоски по умершему отцу через год и семь месяцев свела в могилу этого, ещё недавно полного сил, румяного богатыря.
Шутка Гоголя об аксаковском семействе: «Они способны залюбить насмерть» — приобретала страшновато-пророческий смысл.
Что касается самого Гоголя, то и он поддался магии этого семейства, прикипев к нему своим холостяцким сердцем, найдя во всех Аксаковых своих самых страстных друзей, читателей и почитателей.
Отношения Гоголя к Сергею Тимофеевичу и его семье хорошо просматриваются в многолетней их переписке, носившей тёплый, доверительный характер: «Здравствуйте, мой добрый и близкий сердцу моему друг, Сергей Тимофеевич, — пишет Гоголь в мае 1840 года прямо с дороги. — Мне не кажется, что я с вами расстался. Я вас вижу возле себя ежеминутно и даже так, как будто бы только что сказали мне несколько слов и мне следует на них отвечать. У меня не существует разлуки, и вот почему я легче расстаюсь, чем другой. И никто из моих друзей по этой же причине не может умереть, потому что он вечно живёт со мною» (Переписка Н.В. Гоголя: В 2-х т. - М., 1988. - Т.2.- С. 9-10).
Аксаковы изыскивали разные способы преодоления расставаний с любимыми людьми. И, конечно же, находили их. Они буквально засыпАли родных и друзей своими письмами, коллективными и индивидуальными. И какими письмами! Не жалея сил и времени, щедро делились они новостями, мыслями, переживаниями, вовлекая отсутствующих в свою орбиту, заполняя вакуум разлуки и досадуя на нерасторопность почты.
Но даже на фоне этой эпистолярной щедрости и невероятной обязательности выделяются письма Ивана Сергеевича Аксакова к родным. Вынужденный по делам службы на длительные сроки оставлять семью, он неизменно, дважды в неделю, садится за подробнейший рассказ о своей жизни, чтобы успокоить родных и порадовать их своими успехами. Письма эти — не только ценный исторический документ из жизни провинциальной России середины ХIХ века, но и захватывающее литературное чтение. Но самое главное, они — ценнейший памятник человеческого общения и эпистолярной культуры. К счастью, письма эти опубликованы. Их надо читать. Они точно того стоят! (Аксаков И.С. Письма к родным. - М., 1988).
В посланиях командированного И.С. Аксакова — тоска по дому, он в нетерпении считает дни до встречи, чтобы вновь очутиться среди своих, родных и любимых. «Мне так… хочется поскорее в Москву, что, вероятно, по приезде я не скоро покину её опять, — пишет он из Астрахани в 1844 году. — Мне хочется опять пожить с вами, среди людей, с которыми я могу сообщаться откровенно и свободно… Прощайте, милая моя маменька и милый отесенька (именно так младшие Аксаковы звали своего отца. — Н.Т.), будьте здоровы и не увеличивайте своих хлопот беспокойствами на мой счет. Крепко целую ваши ручки, обнимаю всех моих милых сестёр и братьев. Не забудьте написать мне вашего адреса, когда переедете в Москву, и того, как надо подъехать к дому, чтоб шум колёс не испугал Олиньку и вид тарантаса не встревожил её». (Дело в том, что Ольга Сергеевна в течение многих лет страдала тяжёлым нервным заболеванием. Как видим, брат трогательно тревожится о ней).
Это почти наугад выбранный фрагмент астраханских писем Ивана Аксакова. В его посланиях не просто отчет о днях, проведённых в разлуке, в них – обстоятельное полотно астраханской жизни, написанное талантливо, щедро, образно. Полученные от Ивана письма семья, собравшись в круг, читала, комментируя и наслаждаясь. Даже в разлуке Аксаковы не расставались.
Самое важное, что ни форма обращения детей к отцу (отесенька), ни эпистолярная подпись Сергея Тимофеевича (твой отец и друг) не были просто установившейся формой. В том-то и дело, что между словом и чувством не было зазора. Как восклицал пламенный Константин Аксаков, «любовь и истина надёжней всяких уз».
Установившийся высокий лад семейной жизни поддерживался редким единодушием во вкусах, наклонностях, привычках. Все страстно любили родную природу, Москву, Гоголя, литературу; все дружно ждали весны, чтобы вырваться, наконец, на берега чудесной речки Вори.
Аксаковы, от мала до велика, азартно ждали весну, мечтая о своём милом Абрамцеве, где у грибных и рыбных мест были свои собственные имена и где можно было, наконец, утолить страсть к рыбалке и «тихой» грибной охоте. А как привольно жилось детям «в сельской мирной простоте»! Как полновластно принадлежали им в деревне родители, особенно отесенька, который делался в Абрамцеве необыкновенно живым и весёлым, вышучивая в стихах и прозе своё неугомонное семейство.

Рыбак, рыбак, суров твой рок;
Ты ждал зари нетерпеливо,
И только забелел восток
Вскочил ты с ложа торопливо.
Темны, туманны небеса,
Как ситом, сеет дождь ненастный,
Качает ветер вкруг леса —
Ложись опять, рыбак несчастный.

Именно Сергей Тимофеевич дольше всех, порой до снежных бурь, задерживался в своём «тихом сельском доме» в Абрамцеве и уезжал, будто нехотя, исполненный благодарности и душевного освежения.

Прощай, моё уединенье!
Благодарю за наслажденье
Природой бедною твоей,
За карасей, за пескарей,
За те отрадные мгновенья,
Когда прошедшего виденья
Вставали тихо предо мной
С своею прелестью живой.

У аксаковских стихов «на случай» есть одна особенность: при всей кажущейся незатейливости и безыскусности они точно воспроизводят и погоду аксаковского дома, и, одновременно, родной пейзаж Подмосковья.

Ухожу я в мир природы,
Мир спокойствия, свободы,
В царство рыб и куликов,
На свои родные воды,
На простор степных лугов,
В тень прохладную лесов
И — в свои младые годы

Редкие моральные качества этого семейства поражали современников. Так, Ф.И. Тютчев, чья дочь стала женой И.С. Аксакова, оставил буквально благоговейный отзыв о зяте в одном из самых последних своих писем к дочери: «…говоря о своём муже, ты очень верно сказала, что природа, подобная его природе, способна заставить усомниться в первородном грехе, и уж если кто-нибудь имел бы право усомниться в этой тайне, объясняющей всё и необъяснимой ничем, то это был бы, конечно, такой человек, как Аксаков; потому что именно безупречность его нравственной природы и давала столько силы и веса его словам и упрочивала за ним его влияние на молодёжь…» (Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников.- М., 1988. - С. 325).

Моральная безупречность была фамильной чертой всех Аксаковых. А поскольку Гоголь считал, что в основе любого вида деятельности, а уж тем более — литературного творчества — должна лежать работа по нравственному усовершенствованию человека, дерзнувшего обратиться к современникам и потомкам со своим словом, — то понятным станет предложение писателя, с которым он неоднократно обращался к Сергею Тимофеевичу: «Мне кажется, что если бы вы стали диктовать кому-нибудь воспоминания прежней жизни вашей и встречи со всеми людьми, с которыми случалось вам встретиться, с верными описаниями характеров их, вы бы усладили много этим последние дни ваши, а между тем доставили бы своим детям много полезных в жизни уроков, а всем соотечественникам лучшее познание русского народа. Это не безделица и немаловажный подвиг в нынешнее время, когда так нужно нам узнать истинные начала нашей природы…»
Как прозорлив был Гоголь в этом прогнозе! Впрочем, это понимал и Сергей Тимофеевич, который после смерти друга гоголевское предложение стал расценивать как его духовное завещание, выполнить которое счёл своим долгом.
Всё так, но вот проблема: как перевести колоссальный жизненный опыт в художественные образы, как найти нужную интонацию, наконец, как очиститься от вязких напластований, которыми заросла в быту душа? И как горько самому себе признаться: «Я надувал сам себя, чтоб жить спустя рукава. Я добровольно кидался в толпу непризнанных, я наклёпывал на себя их пошлость и таким образом отделывался от трудных подвигов разумной жизни» (Переписка Н.В. Гоголя. - Т.2. - С. 54).
К тому же обнаружилось, что сочинять-то Аксаков и не умеет! «Я пробовал несколько раз писать вымышленное происшествие и вымышленных людей. Выходила совершенная дрянь, и мне самому становилось смешно».
Оставалось уповать на память и опыт, на живость реальных воспоминаний, стараясь с их помощью победить рассудочность задания и скуку назидания (их Сергей Тимофеевич не любил с самого нежного возраста). Приходилось интуитивно нащупывать путь, не позволяющий сбиться на пафос и риторику.
Не сразу была найдена нужная интонация: пятнадцать лет прошло, пока появилась в печати «Семейная хроника». Но уже современники по достоинству оценили всю плодотворность аксаковских усилий. Непритязательность и добросовестность в воссоздании реального прошлого аксаковской семьи каким-то чудесным образом обрела многомерность и выразительность самой жизни. Что, конечно, ещё раз убеждает в личной одарённости Аксакова и в верности посылки Гоголя: «Дело нужно начинать с другого конца — прямо с себя, а не с общего дела, чтобы уметь точно о нём говорить как следует».
Любовью, внутренней свободой и благородством веет со страниц аксаковских книг. Как будто и не было трезвящего опыта шестидесятипятилетней жизни! И мать в его книгах — по-прежнему существо святое, безмерно любимое и любящее, будто и не пришлось испытать горечи метаморфозы, когда после женитьбы сына мать, ревнуя его к новому семейству, переменилась в своих чувствах к нему.
А сколько благодарности отцу за то, что свёл его с природой! Что же касается самой природы, то она в аксаковских книгах предстаёт в такой многоцветной, ароматной первозданности, что просто терзает современных читателей ностальгией по утраченному. Вот, например, как описывает Аксаков речку Большой Бугуруслан, на берегах которой его дед некогда купил землю: «Что за угодье, что за приволье было тогда на этих берегах! Вода такая чистая, что даже в омутах, сажени в две глубиною, можно было видеть на дне брошенную медную денежку! Местами росла густая урёма из берёзы, осины, рябины, калины, черёмухи и чернотала, вся переплетённая зелёными гирляндами хмеля и обвешанная палевыми кистями его шишек; местами росла тучная высокая трава с бесчисленным множеством цветков, над которыми возносили верхи свои душистая кашка, татарское мыло (боярская спесь), скорлазубец (царские кудри) и кошачья трава (валериана) <...> По реке и окружающим её инде болотам все породы уток и куликов, гуси, бекасы, дупели и курахтаны вили свои гнезда и разнообразным криком и писком наполняли воздух <...> там водилась во множестве вся степная птица: дрофы, журавли, стрепета, кроншнепы и кречётки; по лесистым отрогам жила бездна тетеревов; река кипела всеми породами рыб, которые могли сносить ее студёную воду: щуки, окуни, голавли, язи, даже кутема и лох изобильно водились в ней; всякого зверя и в степях и лесах было невероятное множество…»
Настоящий художник правдив и прозорлив. Каким образом из своего благодатного далёка усмотрел Аксаков наше сиротское настоящее? Бог весть. Но усмотрел же!

Чудесный край, благословенный,
Хранилище земных богатств,
Не вечно будешь ты, забвенный,
Служить для пастырей и паств!
И люди набегут толпами,
Твоё приволье полюбя,
И не узнаешь ты себя
Под их нечистыми руками!
Помнут луга, порубят лес,
Взмутят в водах лазурь небес!

Но как бы то ни было, а природу заменить нечем. Она питает плоть человека и каким-то неизъяснимым способом формирует его душу. Аксакову это было хорошо ведомо, ибо пришло и утвердилось это открытие наедине с речной гладью, под шорох упавших листьев, в милых сердцу российских просторах, где душа, освободившись от суеты и сомнений, распрямляется и приходит в согласие не только с внешним миром, но и с самим её обладателем. И человек начинает ощущать себя хоть и малой, но такой необходимой частицей всего сущего.
Этой истиной, как главным сокровищем, делится Аксаков со своими детьми и читателями: «Вместе с благовонным, свободным, освежительным воздухом вдохнёте вы в себя спокойствие мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе. Неприметно, мало-помалу рассеется это недовольство собой, эта недоверчивость к собственным силам, твёрдости воли и чистоте помышлений, — эта эпидемия нашего века, эта чёрная немочь нашей души, чуждая здоровой натуры русского человека, но заглядывающая к нам за грехи наши».
И ещё. Любовь к Родине всегда сопряжена с отношением к народу. Всех Аксаковых отличало горячее сочувствие ему, стремление оказать действенную помощь с чистой совестью и верой.
И хотя был уволен с цензорской службы за выход неугодного правительству журнала «Европеец» Сергей Тимофеевич, хотя позднее цензурой были запрещены газеты Константина и Ивана «Молва» и «Парус», но это не стало поводом для апатии. Снова и снова звучат в аксаковском доме горячие споры о предназначении России, слышится тревога за её будущее. И в центре — крестьянский вопрос, который решал тогда судьбу страны.
Что касается деятельной натуры самого Сергея Тимофеевича, то он сразу же по выходе в свет царского Указа официально известил оренбургского предводителя дворянства о своём желании освободить крестьян, не дожидаясь специального разрешения. Этот поступок был воспринят со всеобщим семейным ликованием, потому что единодушно расценивался всеми, как избавление от тяжёлого морального бремени.
Так Аксаков не только раньше многих, а главное — ещё при жизни, лично успел сделать то, что снимало камень с его души. Воистину — спешите делать добрые дела! (Сергей Тимофеевич ушёл из жизни 30 апреля 1859 года).
И в этом случае жизнь С.Т. Аксакова представляет собой пример созидательного опыта, того, что позднее Ф.М. Достоевский назвал «русским решением вопроса»: «…обязательна и важна лишь решимость ваша делать всё ради деятельной любви, всё, что возможно вам, что сами искренно признаёте для себя возможным» (Достоевский Ф.М. Искания и размышления. - М., 1983. - С. 375).
Страстные разговоры о народе никогда не были для Аксаковых диспутами на отвлеченные темы. Иван Сергеевич по делам службы много поездил по России, активно участвовал в разного рода комиссиях по наведению порядка в провинциальных губерниях. Константин Сергеевич уже давно, изучая русские древности и систематизируя накопленные знания, пришёл к выводу об «историческом праве крестьян на землю». Вывод этот нашёл отражение в Положении 19 февраля 1861 года, куда попал благодаря участию в Редакционной комиссии друзей и единомышленников Аксаковых – Ю. Самарина и В. Черкасского.
Убеждений своих Аксаковы не скрывали. Они считали, что нужно воскресить в себе русского человека, для чего необходимо изучать сокровища духовного народного опыта, свято чтить коренные начала его бытия, неразрывного с православием. Именно православие спасло Русь от безверия, анархии, эгоизма и материализма, понимаемого как «гордое, безумное упование на одни человеческие силы, на возможность заменить человеческими учреждениями Божие постановления».
В духовном опыте всех Аксаковых привлекает импульс деятельного и, одновременно, честного отношения к жизни и людям, личное стремление к моральной чистоте в большом и малом. Это непросто. Далеко не у всех это получается. У Аксаковых получилось. Вот почему пример этой удивительной семьи имеет право быть расцененным как наше национальное достояние. И как повод задуматься, конечно!

Опубликовано: https://www.rospisatel.ru/tjapugina-aksakov.html